Система здравоохранения рухнула уже лет тридцать как. Не может социалистический механизм распределения работать в условиях несоциалистического способа производства. Система Семашко – из прошлого, а сейчас уже несколько десятилетий – другая реальность. Которая не рассчитана на прежние скрипты. А новых власть не выдает – не тот масштаб понимания проблемы.
То, что мы имеем, ни системой, ни здравоохранением давно не является. Есть только заезженная пластинка статистической лжи, которой нас потчует недо-министресса.
И обрушение системы здравоохранения объективно не имеют никакого отношения ни к дискредитации врачей в России, ни к ее угрожающим размерам.
То, что, возможно, власть хочет связать одно с другим, это – уже совсем другая история. Рассчитанная на альтернативно одаренных. Но таковыми ведь все еще являются далеко не все, и, пока есть пенсионеры, даже не подавляющее большинство населения страны.
Система здравоохранения рухнула – это объективность. А дискредитация врачей – это рукотворная акция. Возможно, инициированная и (уж точно) стимулируемая бюрократией. Ведь надо же чем-то как-то объяснить неэффективность власти в здравоохранении! Не ее же несостоятельностью, чем это является в действительности? Хотя это-то тоже – объективность.
Дискредитация врачей в России – тоже не есть проблема их ответственности. Это как глубокое и розовое – суть разные вещи.
Как и право пациента на уважительное отношение со стороны медицинских работников. Тупо застолбить такое право в законе – не исключение для нынешнего времени. Но вот ведь проблемка: корреспондирующая обязанность не сформулирована. Как формально не определен круг обязанных лиц. И так далее. Что делает соблюдение этого права беззаконием, а саму такую норму – пустышкой.
А уж связывать право пациента на уважительное отношение со стороны медицинских работников с обязанностями пациента – это что-то за гранью…
Абсолютно верна мысль, что возник запрос общества на справедливость. Да и пора бы! Но кто выдвигает такой запрос? Общество? У него нет для этого каких бы то ни было инструментов. Поэтому, как обычно, потребности общества выражает власть. И канализирует этот запрос в нужном ей русле.
Есть логика в утверждениях, что медицинские работники недальновидно зачистили поляну квалифицированного надзора, заинтересованного в качестве врачебной помощи, но – лишь с оговорками.
Во-первых, это – не недальновидность и не медработников. Это – хитроумие чинуш от здравоохранения. Заинтересованных в том, чтоб надзор не мешал им править (не управлять, как можно было бы подумать). И – не терять (пусть и не свое).
И, действительно, теперь, когда страховщиков сменили следственные органы, административному медицинскому лобби это выгодно, поскольку ответственность (теперь уже уголовную) несет врач, а не его работодатель – не учреждение здравоохранения, а, значит, не казна.
Во-вторых, надзор – как и ответственность медработников – это не вопрос качества чего бы то ни было. Это вопрос безопасности медицинской помощи (медицинских услуг). Но чиновникам выгодна такая подмена понятий. Особенно в контексте контроля оных. Хотя бы ни то, ни другое не только не определено по отдельности, но и не отделено друг от друга по смыслу. То есть очередной “Одобрям-с!”. А вот контроль этого самого слитного “Одобрям-с!” – вполне по нраву чинушам здравоохра.
Не слишком щепетильны в дифференциации того и другого и остальные, включая рошалевцев и бастрыкинцев. Впрочем, как и вообще в глубине владения вопросом в целом.
Ну, вот вангуют по поводу того, предвидел/не предвидел, умысел или неосторожность, правильные/неправильные действия и т.д. С особым придыханием, конечно, про судмедэкспертизу. Ну, и, конечно, ошибка – наше врачебное всё!
Сначала – про криминальность деяния.
Врач – не робот. Он – творец. Он – врачует. Lege artis, по законам искусства. Регламентировать его врачебную активность рамками вмененной модальности (т.е. того, что он делать ДОЛЖЕН) – все-равно что убить его пациентов. Ну, кроме тех, которые умудрятся выжить вопреки его действиям по предписаниям. Правда, это не каждому понятно.
Врач должен отвечать за свои действия, а не за принадлежность к своей профессии. Если что-то на сегодняшний день недоступно собственно медицине, то за ее несовершенство врач – не в ответе. Это тоже не всем очевидно.
Если в процессе оказания медицинской помощи что-то случается, то – не с врачом, а с пациентом, здоровьем которого врач занимается. И отнюдь не факт, что это случается вследствие врачебного пособия. Состояние здоровья у каждого пациента (и даже у одного и того же пациента во времени) по-разному отвечает на любое воздействие. И не только на врачебное пособие. Патология – тоже у каждого своя. Даже в рамках единой нозологии. И протекает по-разному от человека к человеку. Да и атипию никто не отменял. И не любой и каждый артефакт реактивности организма пациента или его патологического процесса доступен распознаванию врачом, не то что устранению или предупреждению. И это также почему-то далеко не всем внятно.
Наконец, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Врач – не исключение. Он просто остережется делать что-либо, если “шаг влево, шаг вправо, прыжок на месте – расстрел”. Даже под угрозой ответственности за бездействие. Потому что конец – один. И к чему тогда ненужная суета?
Поэтому нужно здорово поломать голову над тем, чтобы врачу было выгодно головы не ломать, а лечить.
То, что в УК есть сейчас, для квалификации врачебных правонарушений вполне пригодно в ограниченном спектре ч.ч.2 ст.109 и ст.118. Вопрос лишь в том, как применять эти нормы права.
Понятно, что в названных составах вина – исключительно неосторожность. Любой умысел – без медицинской специфики.
Понятно, что в названных составах квалифицирующий признак – осуществление профессиональной деятельности. Не трудовой. То есть с привлечением правил медицины, а не функциональных обязанностей по должности, как сейчас.
А вот ЧТО является преступным посягательством – это требует кардинального пересмотра.
Медицинское правонарушение определяется мерой наступивших вредных последствий для здоровья пациента. Последствий, доступных предвидению врача соответствующего уровня подготовки и опыта работы по специальности без излишней самонадеянности. Когда и если такие последствия наступили в силу пренебрежения врачом необходимыми мерами их упреждения и/или устранения.
Вот для чего нужно различать качество и безопасность медицинских услуг. Потому что делать то, что должно в штатных условиях лечебно-диагностического процесса – это одно, а не делать то, что устраняет опасности – это другое.
Именно последнее – предмет уголовно-правового исследования при неблагоприятных исходах медицинской помощи. Не первое.
Проще говоря, следует по последствиям выстраивать правовую оценку действий по их упреждению и/или устранению, а не прикручивать последствия к штатным действиям лечебно-диагностического процесса, который сам по себе призван целенаправленно реализовывать соответствующий алгоритм выявления и лечения патологии, а не гасить все возможные девиации в этом процессе. Иначе все силы и время врача вместо лечебно-диагностического процесса будут уходить на борьбу с тем, что никогда не случится у конкретного пациента с конкретной патологией. И в нездоровье пациента опять будет виноват врач.
И пока, кстати, эксцессы реактивности организма пациента или агрессивности патологии тоже ставятся в вину врачу.
Отсюда становятся понятными задачи судебно-медицинской экспертизы по медицинским делам.
Ее следует ограничить вопросами только рамками ведения осложнений (а не всего лечебно-диагностического процесса в целом) и только пределами возможного пренебрежения клиницистами доступными им мерами их упреждения и/или устранения. Иными словами, судмедэкспертизу нужно сфокусировать только на выявлении погрешностей безопасности врачебного пособия.
И это – не вопрос некоей от кого-то или от чего-то независимой (по Рошалю) или внутриведомственной (по Бастрыкину) экспертизы. Заключение экспертизы должно основываться на демонстративно неоспоримых основаниях, как должен существовать механизм опровержения ее неосновательных выводов.
Сейчас возник институт рецензий на заключения СМЭ. И важно, чтобы он более широко применялся в судебной практике.
А в англо-американском правосудии существует the test for negligence (проверка на неосмотрительность). В заседание вызывается один или несколько специалистов сравнимого с подсудимым образования, уровня знаний, умений, навыков, квалификации и пр., которым моделируются условия, в которых находился подсудимый, и ставятся вопросы, как бы поступили они, что бы предприняли, чего бы делать не стали и т.д. Почему бы нам не перенять этот зарубежный институт?
